Я почувствовал прикосновение Марианны к моей руке. Слезы у меня на глазах, словно я какой-то слюнтяй.

— Я расстроила тебя, Джим. Мне действительно очень жаль.

— Нет, вовсе нет, — улыбнулся я.

— Я действительно понимаю, ты же знаешь, что это так. Мать... с ней было так трудно, — проговорила она. Теперь и она начала заливаться слезами. Что за чудной парой мы были! — Я сделала все, что могла. У меня были возможности устроить себе другую жизнь. Я на самом деле не понимала, что я хотела. Женщине всегда надо выбирать, Джим. Выбирать между браком и детьми и карьерой. Всегда в какой-то момент. Я не знаю. Мать всегда требовала внимания, всегда нуждалась. Она выиграла из-за бедности. А делавшая карьеру девушка стала старой девой, понимаешь.

Марианна казалась такой ранимой и расстроенной. Я сжал ее руку. Она уставилась в пол, затем ее голова неожиданно поднялась, и ее глаза встретились с моими. Это напомнило мне о Джоан.

— Не принижай себя, — сказал я. — Ты исключительно храбрая и очень красивая леди.

Она улыбнулась, на этот раз более сдержанно.

— Ты настоящий джентельмен, Джим Бэнкс, и говоришь приятные вещи.

Все, что я мог сделать, это улыбнуться в ответ.

Я наслаждался обществом Марианны. Прошло долгое время с тех пор, как я вел так себя с женщиной. С тех пор, как у меня была эта интимность. Мы проговорили весь вечер. Никакие предметы не были табу, и я оказался способен говорить о Джоан без того, чтобы казаться сентиментальным и погрузить компанию в беспросветную скуку, что неминуемо бы случилось, окажись здесь Кеннеди. Люди не хотели выслушивать все это на отдыхе. Хотя Марианна с ее утратой оказалась восприимчива к моим словам.

Я говорил и говорил, глупости по большей части, но для меня потрясающие, исполненные боли воспоминания. Я никогда не говорил так с кем-нибудь раньше.

— Я помню на круизе с Джоан. Я попал в ужасную ситуацию. За соседним столом сидели какие-то голландцы, очаровательные люди. А нашими соседями по столу были довольно высокомерный французский парень и красивая итальянка. С внешностью настоящей кинозвезды. Странно, но француз не заинтересовался ей. Думаю, он мог быть, ну, в том роде, если ты понимаешь, что я имею в виду. Как бы там ни было, получилась настоящая старая Лига Наций. А дело в том, что с нами была престарелая пара из Уорестера, сильно недолюбливавшая немцев... вспоминавшая все время годы войны, и все такое прочее. Я же чувствовал, что эти вещи лучше оставить в прошлом. Так что старый Джим Бэнкс решил сыграть роль миротворца...

Боже, как я трусил и какую чушь нес. Мое подавление чувств словно растворялось с каждым глотком вина, и вскоре мы принялись за вторую бутылку. Марианна кивала мне заговорщески, когда я заказал ее. После обеда мы направились в бар, где еще немного выпили.

— Я действительно получила удовольствие сегодня вечером, Джим. Я просто хотела сказать тебе это, — проговорила она, улыбаясь.

— Это был один из лучших вечеров, которые у меня были... за долгие годы, — отозвался я.

Я почти собирался сказать, после Джоани. Так и было. Эта прекрасная леди снова заставила меня чувствовать себя чертовски человечным. Она и в самом деле приятная.

Она держала меня за руку несколько секунд, когда мы сидели, глядя друг другу в глаза.

Я прочистил горло глотком скотча.

— Одна из тех великих вещей относительно старения, Марианна, это то, что нависшая угроза постоянного присутствия старухи с косой концентрирует каким-то образом сознание. Ты мне очень нравишься Марианна и, пожалуйста, не восприми мои слова, как оскорбление, но я хотел бы провести с тобой эту ночь.

— Я не оскорблена, Джим. Думаю, это будет замечательно, — засияла она.

Ее реакция заставила меня немного смутиться.

— Может быть несколько хуже, чем замечательно. У меня недостаток практики в таких вещах.

— Говорят, это немного похоже на плавание или на езду на велосипеде, — ухмыльнулась она, слегка пьяная.

Ну, если так обстояло дело, Старый Джим Бэнкс готов снова прыгнуть в седло после простоя в десять лет. Мы отправились в ее комнату.

Невзирая на алкоголь, у меня не было никаких проблем с эрекцией. Марианна сняла с себя одежду, обнажив тело, которому могли позавидовать не только женщины ее возраста, но и на десяток лет моложе. Мы немного пообнимались перед тем, как залезть под пуховое одеяло, и занялись любовью сначала медленно и осторожно, затем с возрастающей страстью. Я потерял над собой контроль. Ее ногти впивались в мою спину, и я вопил:

— Господи, Джоани, Господи...

Она замерла подо мной как окоченевший труп, и в огорчении ударила кулаком по матрасу, когда слезы хлынули у нее из глаз. Я слез с нее.

— Мне жаль, — полустонал, полурыдал я.

Марианна села и пожала плечами, уставившись перед собой. Она заговорила приглушенным металлическим тоном, но без горечи, как если бы выводила хладнокровную и бесстрастную эпитафию.

— Я нашла мужчину, который мне небезразличен, и когда он занимается со мной любовью, он воображает, что я кто-то еще.

— Это не было так, Марианна...

Она начала всхлипывать. Я обнял ее. «Ну вот, Джим Бэнкс, — думал я. — Ты опять втянул себя в очередную чертовски неприятную ситуацию».

— Мне жаль, — сказала она.

Я начал натягивать на себя одежду.

— Мне лучше пойти, — сказал я.

Я подошел к двери, затем повернулся.

— Ты замечательная женщина, Марианна. Я надеюсь, ты найдешь кого-то, кто сможет дать тебе то, что ты заслуживаешь. А старый Бэнкси, — печально указал я на себя, — просто дурачил сам себя. Я все-таки однолюб.

Я вышел, оставив ее в слезах. Теперь надо было сделать то, что я собирался. После всего произошедшего не будет никакой отсрочки. Я понимал, что так будет лучше; я понимал это теперь больше, чем когда-либо. Дети, Пол и Салли, достаточно сильные. Они поймут.

Вернувшись в мою каюту я оставил Марианне записку. Оставил для детей письма в корабельной почте и кассету с видеозаписью, объясняющей то, что я намеревался сделать. Записка Марианне не говорила слишком многого. Я просто говорил ей, что находился здесь с определенной целью. Мне было жаль, что мы настолько сошлись. Я должен был достойно встретить, как я расценивал это, мою судьбу.

Согласно картам, с которыми я сверился, мы теперь без всяких сомнений плыли в Адриатическом море. Я продел веревки в отверстия дисков от штанги, завязал их, и перекинул через плечи. Было трудно натянуть на грузила эластичный тренировочный костюм и остальную одежду. Я накинул на себя непромокаемый плащ, едва ли в состоянии идти к тому времени, как покинул каюту.

Я прокрался по пустой палубе, с усилием стараясь держаться прямо. Море было спокойным, а ночь благоухающей. Парочка влюбленных, наслаждающихся лунным светом, подозрительно взглянула на меня, когда я прошаркал мимо них к точке на правом борту. Десять лет, почти день в день, Джоан, когда ты поскользнулась и покинула меня, прочь от боли и обиды. С чудовищным усилием я перекинул одну ногу через поручень. Я отдышался, бросил последний долгий взгляд на багряное небо, затем наклонился всем телом, и бросился с поручня в Адриатику.